Благовещенский государственный педагогический университет лакуны в языке и речи
Скачать 3.04 Mb.
|
ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ РАН БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ЛАКУНЫ В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ Сборник научных трудов Под ред. проф. Ю.А. Сорокина, проф. Г.В. Быковой Благовещенск 2003
Лакуны в языке и речи: Сборник научных трудов /Под ред. проф. Ю.А. Сорокина, проф. Г.В. Быковой. - Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2003. – 257 с. В сборник включены научные статьи, посвящённые проблемам лакунарности в культуре, языке и речи разных народов. Для широкого круга лингвистов, переводоведов, культурологов.
Ю.А. Сорокинг. Москва, Институт языкознания РАН ЛАКУНЫ: ЕЩЕ ОДИН РАКУРС РАССМОТРЕНИЯ
За неимением лучшего эквивалента мы могли бы перевести термин цвета amarant как «темно-розовый», как «цвет цикламена», а возможно как «малиновый». Однако сложность состоит в том, что малиновый цвет в толковых словарях русского языка имеет целый ряд различающихся семантизаций.… «Наша языковая интуиция побуждает нас присоединиться к последней семантизации, приведенной в Толковом словаре русского языка под редакцией С.И. Ожегова, Н.Ю. Шведовой, и подчеркнуть особо этот фиолетовый оттенок малинового цвета …» [Кульпина 2001, 429, 430]. В свою очередь «этноспецифичным для русского языка является прилагательное «алый» (в уменьшительной форме «аленький»), определяемое в толковых словарях русского языка и как светло-красный…, в двуязычном же русско-польском словаре в качестве эквивалентов приводятся как jasnoczerwony «светло-красный», так и purpurowy «пурпурный» … Отметим лишь, что пурпурный цвет в русском языковом сознании никоим образом не ассоциируется с алым цветом. Кроме того, пурпурному цвету в польском языке чужды все те коннотации, которыми обладает алый цвет в русском языковом сознании» [Кульпина 2001, 431]. Иными словами, мы – русские и поляки – видим и обозначаем видимое как такие макроколоризмы/колористические целостности, в которых для первых важны одни микрооттенки, а для вторых – другие, что, несомненно, ведет к различному прочтению вербального и невербального мира, на первый взгляд несущественному, но, тем не менее, обусловливающему появление сбоев в межперсональном и межтекстовом общении. Показательна также опора В.Г. Кульпиной на эксцерпции цветорефлексивы/ колорефлексивы (цветопоэтемы/ колопоэтемы и цветопрозаэмы/колопрозаэмы), позволяющие наметить, что очень перспективно, путь характеризации/типологизации художественных идиолектов на основе используемых в них колористических решений (может быть, такой подход следует квалифицировать как колористическую стилистику?), ибо «… как в русском, так и в польском языковых ареалах самые любимые цвета имеют своим прототипом цвета в окружающей природе – цвет зеленых растений/моря/глаз в польском этноязыковом ареале и синий цвет моря/глаз/васильков – в русском этноязыковом ареале. <…> у Игоря Северянина термин синего цвета употреблен для того, чтобы показать, что чем море синее, тем оно красивее. Этой же цели служит и его сравнение с васильками. В польском языке в качестве оценочной характеристики может выступать, соответственно, термин зеленого цвета. Он выступает в качестве критерия качества страны – чем она зеленее, тем она лучше. Ср. у Станислава Рышарда Доровольского …: «Возможно, где-то еще есть земли красивее, и ночи более звездные и утра более светлые, возможно, более буйная и зеленая зелень и птицы среди ветвей поют веселее. Возможно, где-то еще…, но сердцу дороже песня на Висле и песок Мазовша» [Кульпина 2001, 416]. (ПРИМЕЧАНИЕ. Не берусь судить о польской литературе, но в отношении русской нелишне было бы выяснить, насколько надежны такие доказательства. Может быть, они свидетельствуют лишь о преданьях минувших дней? Полностью или частично анахронистичны? Не стал бы я также опираться и на свидетельства поэтов-песенников: они любили и любят пользоваться поддельными стереотипами и конъюнктурно приглядываться к людям и к миру). 4. Суммируя соображения и выводы, приведенные в книге В.Г. Кульпиной, следует полагать, что наряду, например, с изучением статуса времени в русской языковой картине мира [см.. в связи с этим: Шмелев, 2002] для лакунологии [см. в частности: Lacunaologу, 1995] оказывается важным и изучение цветовой картины мира, ведущейся в рамках той исследовательской дисциплины, которую В.Г. Кульпина называет лингвистикой цвета, а я предпочел бы называть лингвоколористикой. Помимо получения ответов на два основных вопроса: а) каков базовый набор цветообозначений и его денотативная «подкладка» и б) с какими ментефактными и артефактными сферами соотнесены те или иные колоризмы, для этой дисциплины существенную роль могут сыграть и ответы «второго» порядка, получаемые в рамках лингвосомоколористики (описание внешности Х и У как некоторой цветовой фактуры), а также в рамках геоколористики, фитоколористики и тероколористики. (ПРИМЕЧАНИЕ. Естественно, что лакунологи не должны оставлять без внимания и диетонимы – вербальные единицы, указывающие на вкусовые/пищевые привычки и предпочтения представителей тех или иных лингвокультуральных сред [см. в связи с этим: McCawley 1984], ибо эти единицы также указывают на специфическую выборочность вербального и невербального поведения, входя в число элементов мозаики этнического характера [см. в связи с этим: Kim 1991]. 5. В настоящее время о взаимодополнительности лакунологии и переводоведения можно, очевидно, и не говорить, но все же именно от первой следует ожидать продуктивных импульсов для решения переводоведческих проблем. Рассматривая статус «привычных выражений» в современном китайском языке и пытаясь отграничить их от схожих с ними образований (чэнъюев, или устойчивых образований, мигрировавших из старокитайского языка в новокитайский, а также сехоуюев, или недоговорок-иносказаний), И.Р. Кожевников [Кожевников, 2002] приводит в подтверждение своих рассуждений соответствующие русские переводные «эквиваленты», даже не обсуждая того факта, что этот лексико-семантический слой является зачастую в высшей степени непрозрачным и требующим соответствующего истолкования, а посему трудно усвояемым, ибо он указывает на различные – по времени и месту – конфигурации вербального и невербального опыта, фиксируемого фразеологизмами в очень компактной и парадоксальной форме, зачастую скрывающей их содержательную суть. Если учитывать, что фразеологизмы – это, как правило, стершиеся и нестершиеся метаболы, то трудность истолкования опредмеченного в них опыта увеличивается, по крайней мере, вдвойне. Хотя некоторые «привычные выражения» могут быть без всякой натяжки сопоставлены с русскими выражениями такого же типа (при всем различии в их вербальной фактуре), но другие (например, «сырой рис превратился в кашу» в значении: «дело уже сделано, поезд ушел»; «расшитая цветами подушка» в значении: «ворона в павлиньих перьях») сопоставляются с трудом или могут быть сопоставлены лишь условно. Причиной этому является, на мой взгляд, и различия в самой «предметности», в тех ментальных и нементальных «отдельностях», которые встроены в структуру фразеологизмов, и различия в структуре образов-представлений, провоцируемых этими фразеологизмами. В связи с этим возникает также вопрос об экспрессивно-стилистической нагрузке китайских и русских «привычных выражений» и о мере уподобления одного контекста другому, а также о характере беллетристичности [о градациях ее см., например: Богатырев 2001] китайских и русских художественных коммуникантов. Я думаю, что понимать гуанъюнюи в качестве «привычных выражений» вряд ли целесообразно: их привычность отнюдь не является дифференцирующим признаком. Таковы и чэнъюи, и сехоуюи. Называть их обыденными высказываниями тоже вряд ли возможно: таковыми являются и другие стереотипные речения. По-видимому, выход только один: градуировать их по степени имплицитности представленного в них смысла, учитывая, конечно, и хроносический фактор. На мой взгляд, гуанъюнюй – это синхронистическое речение с минимальной имплицитностью смысла, сехоуюй – диахронистическое (и синхронистическое?) речение с максимальной имплицитностью смысла, ибо отсылка к ситуации (факту), лежащему в его основе, замаскирована, а чэнъюй – диахронистическое речение с промежуточной имплицитностью смысла. Иными словами, эти три группы речений есть не что иное, как группы с особой конфигурацией смысла, или, точнее говоря, группы, находящиеся на разной смысловой дистанции в силу их неоднородного хронотопического статуса. Рискну утверждать, что анализ фразеологизмов – и русских, и китайских – с формально-структурной или частеречной точки зрения является если не тупиковым, то малопродуктивным. В этих случаях мы умножаем сущности без нужды и размениваемся на мелочи. Выход их этого положения – тоже один: рассматривать вышеуказанные классы фразеологизмов в качестве паремий, а, точнее говоря, в качестве прецедентологем [см. в связи с этим: Гудков 1999, Красных 2002], указывающих на значимые/опорные «точки» в культуральном фонде и фоне носителей китайского языка. Для меня важным является прежде всего то, к какому фрагменту мыслимого или предметного мира они отсылают, и второстепенным – каковы их вербальные оболочки/знаковые тела. И не менее значимым – вопрос о реальности существования/опознавания фразеологических единиц носителями китайского, а также какого-либо другого языка (такое исследование на русском материале провела, например, Т.В. Пономарева [Пономарева 2002]). Для лакунологии исследования, аналогичные указанному, имеют наипервейшее значение, давая возможность сопоставить индивидуальное/единичное толкование (см., например, интерпретацию финских компаративов у И.А. Евтихеевой [Евтихеева 1998]) с некоторым групповым/коллективным толкованием. (ПРИМЕЧАНИЕ. Компаративы важны также еще и потому, что с их помощью можно устанавливать объем содержания тех или иных оценочных лексем (типа хорошая, плохая, лебединая, красивая), используемых, например, для оценки соматологических карт/карт человеческого тела, ибо компаративы точно указывают на тот фрагмент предметного и непредметного мира, с которым соотносятся эти оценки. Возможно, что и инвективы, если рассматривать их в качестве стершихся или имплицитных сравнений/уподоблений, целесообразно градуировать, исходя из различий в их хронотопическом статусе, или, иными словами, как шифры, нуждающиеся в делакунизации). 6. Для понимания сути лакунизации (и лакун) очень продуктивно и эвристично истолкование понятий семиогенез и семиозис, предложенное Н.В. Ивановым [Иванов 2002]. Суммируя его рассуждения по этому поводу, неизбежно приходишь к выводу о том, что семиогенез – это процесс накопления культурального опыта, а семиозис – процесс накопления коммуникативного опыта. Семиогенез, иными словами, есть процесс накопления ноэм, а семиозис – процесс накопления опыта нахождения в ноэзисе. По мнению Н.В. Иванова, знак следует истолковывать как процесс вырождения символа, его конечного развития, что более продуктивно, чем понимать символ как результат ряда трансформаций/циклов развития знака. Не менее существенно и внимание Н.В. Иванова к фактору выразительности, которая существует между формой и содержанием в искусстве (между означающим и означаемым, а, следовательно, не только в искусстве). Выразительное является формой существования деятельностного, связывая подлинное с неподлинным, связывая содержание и форму, причем «…содержание полагается как что-то ненастоящее с точки зрения формы, а форма – как нечто ненастоящее с точки зрения содержания» [Иванов 2002, 33-34]. Исходя из этих соображений, допустимо, по-видимому, рассматривать лакуны как выразительные, но не подлинные отдельности-знаки, лишь указывающие на те символические ситуации, связь с которыми «замаскирована» или трудно восстановима (может быть, это эмблемы?). Эти знаки являются «осколками» дискурсных практик, чьи правила разрешали и логосу, и эйдосу (но и поступку) существовать целокупно и переживаться в виде символического единства. Использованная литература1. Богатырев А.А. Схемы и форматы индивидуации интенционального начала беллетристического текста. - Тверь, 2001. 2. Быкова Г.В. Лакунарность в лексической системе русского языка. - Благовещенск, 1998. 3. Лакунарность как категория лексической системологии. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2003 - 276с. 4. Гудков Д.Б. Прецедентное имя и проблемы прецедентности. - Москва, 1999. 5. Евтихеева И.А. Компаративные фразеологические единицы финского языка: Автореф. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. - Москва, 1998. 6. Иванов Н.В. Символическая функция языка в аспектах семиогенеза и семиозиса: Дис. на соиск. учен. степ. докт. филол. наук. - Москва, 2002. 7. Кожевников И.Р. Привычные выражения (гуанъюнюй) в современном китайском языке: Дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук - Москва, 2002. 8. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. - Москва, 2002. 9. Кульпина В.Г. Лингвистика цвета. Термины цвета в польском и русском языках. - Москва, 2001. 10. Пономарева Т.В. Фразеологические единицы в когнитивном аспекте: Автореф. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. - Москва, 2002. 11. Пылаева О.Б. Лакунарность лексико-семантического поля «Природа» (на материале русского и эвенкийского языков): Автореф. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук - Кемерово, 2002. 12. Рябов В.Н. Русские интраязыковые лакуны (формально-семантический аспект). - Краснодар, 1997. 13. Сорокин Ю.А. Этническая конфликтология (теоретические и экспериментальные фрагменты). - Самара, 1994. 14. Шмелев А.Д. Русская языковая модель мира. Материалы к словарю. - Москва, 2002. 15. Kim Iae-Un. The Koreans: Their Mind and Behavior. Seoul, 1991. 16. Lacunaology. Studies in Intercultural Communication // Proceedings of the University of Vaasa. Research Papers. Tutkimuksia №196. Zinguistics 31. Vaasa, 1995. 17. McCawley James D. The Eater’s guide to Chinese Characters. - Chicago, 1984. Г.В. Быкова |
Похожие:
 | Правила приема в гоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» Гоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» в 2007 году на очную форму обучения | | Правила приема в гоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» Гоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» в 2007 году на заочную форму обучения |
| Лакуны в языке и речи сборник научных трудов Выпуск 2 Благовещенск 200 5 Печатается по решению редакционно-издательского совета Благовещенского государственного педагогического университета | | Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «ульяновский государственный педагогический университет имени И. Н. Ульянова» филологический факультет Отношение символического к языковой реальности и место символа в языке и речи |
| Высшего профессионального образования «Благовещенский государственный педагогический университет» отче т Центр организации довузовского образования. С 2001 года начал функционировать психолого-педагогический факультет, а с 2002 – года... | | Гоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» Стандарт предприятия Утвержден и введен в действие приказом Ректором гоу впо бгпу №19-а от 24. 04. 2009 |
| Высшего профессионального образования «Благовещенский государственный педагогический университет» отче т по внутреннему аудиту условий Центр организации довузовского образования. С 2001 года начал функционировать психолого-педагогический факультет, а с 2002 – года... | | Информационное письмо фгбоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» Приглашаем Вас принять участие в международной конференции «Актуальные проблемы преподавания рки и межкультурная коммуникация в условиях... |
| Курсов квалификации ... | | Фгбоу впо «Благовещенский государственный педагогический университет» гбоу впо «Амурская государственная медицинская академия» Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского (филиал фгквоу впо «Военный учебно-научный центр сухопутных войск «Общевойсковая академия... |