Скачать 0.61 Mb.
|
511 Бисоциация против диалектики Особенно неприязненно новоявленный суверен на троне философии культуры относится к диалектико-материалистическому учению о процессе познания. Одно лишь упоминание о диалектике повергает его в такое состояние, по сравнению с которым «виттова пляска» Евгения Дюринга кажется легким недомоганием. Нет тех бранных слов и крепких выражений, которых бы Кестлер не употреблял в адрес диалектики. Самое удобопроизносимое сводится к тому, что диалектика есть якобы метод «произвольных поляризаций». Но это ругательство бьет мимо цели. Должно быть, наш знаток восточной и западной культуры проглотил чрезмерную дозу онтологических, структуралистских, системных, экзистенциалистских переложений, а точнее – искажений диалектики, которыми охотно потчуют публику многочисленные вульгаризаторы от философии. Здесь уже в который раз подтверждается меткость слов Маркса: «В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас». Какой же новый путь в науке предлагает проложить . наш «философ культуры», чтобы обойти диалектику? Новейшим оружием против диалектики оказывается изобретенный Кестлером термин «бисоциация». Это словечко призвано обозначать всякую процедуру разламывания того, что ранее было целым, и соединения осколков разбитого в новое целое. Какую бы человеческую деятельность ни взять: идет ли речь о травле анекдотов, вдохновенном творчестве поэта или о научном открытии – везде якобы действует принцип бисоциации. Из осколков разбитого старого создается новое. Если учесть то, что, по Кестлеру, человеческое познание не есть отражение природной и социальной действительности, а заимствует свое содержание из некоего опыта, приобретенного еще в период утробного развития, то ничего, кроме мистико-механистического толкования некоторых особенностей человеческого творчества, за термином «бисоциация» не кроется. Ведь, согласно учению Кестлера, творящая личность пребывает не в обычном, всякому известном природном и социальном мире, а в таинственном зеркальном холле, где все зеркала повернуты лишь в сторону утробного опыта. И именно материал этого опыта разламывается и комбинируется в процессе творчества во все новые и новые химеры. Сходная точка зрения уже давно получила в философии название «гносеологического солипсизма». Недаром же Кестлер в молодости увлекался философией Э. Маха. 512 Отличие его теории творчества от философии Маха состоит в том, что у Маха «вещи» были комплексами обычных человеческих ощущений («комплексами элементов»), а у Кестлера они оказываются «бисоциациями» элементов утробного опыта. Кестлер действительно углубил теорию познания эмпириокритицизма. Только куда? Он создал новый вариант идеалистической гносеологии – теорию антиотражения, или шизофизиологический солипсизм. Если материалистическая диалектика есть теория развития, то теория «бисоциации» Кестлера – это апология бега на месте, методология раскладывания пасьянсов. Не может спасти Кестлера и использование им таких терминов, как «матрица», «код», «информация», «иерархия», «холон», «шоры» и «тайные шпоры». Весь этот кавалерийско-кибернетический жаргон играет жалкую роль цветастой попоны, прикрывающий нищету мысли Кестлера и его зоологическую ненависть в революционной идеологии рабочего класса. Солипсистские искания Кестлера фактически лежат в русле тех «либеральных», «демократических» методов борьбы буржуазной интеллигенции с рабочими, к которым Ленин относил «усиление стремлений подновить и оживить религию для народа (как непосредственно, так и в посредственной форме развития идеалистической, кантианской и махистской философии)». Хлорирование мозгов Одержимой бредовой идеей о врожденной шизофреничности человеческого рода, мучимый кошмарными видениями будущего, которые якобы угрожают человечеству установлением всемирного «тоталитарного режима», Кестлер неустанно ищет средства для сохранения мира «свободного предпринимательства». В нем он усматривает осуществление мечты «о золотом веке». Естественно, главную угрозу наконец-то обретенному раю на земле Кестлер видит в мировом коммунистическом движении. В соответствии со своим пониманием природы человека он ставит диагноз: коммунистическое движение – это разновидность массового психоза, а все коммунисты – исключительно шизофреники, попавшие под власть инстинкта интеграции. Диагноз заболевания определяет средства лечения. Разрекламированный буржуазной прессой ревнитель свободы и демократии предлагает не более и не менее, как вычеркнуть учения Маркса и Ленина из истории человеческой 513 культуры. Свободолюбивое сердце «суверена на троне философии культуры», вероятно, заходится от счастья каждый раз, когда он читает сообщения о бесчинствах фашистских банд, оскверняющих места, связанные с памятью о создателях научной теории коммунизма. Ведь идеологическая программа Кестлера списана у фашизма. Что же касается еще живущих носителей коммунистической идеологии, то надежды на их исцеление Кестлер возлагает на «науку». Очевидно, на ту науку, в которой практиковались людоеды в белых халатах – врачи фашистских концлагерей. Он всерьез обсуждает вопрос, что средство против «догмы» о непримиримости классовых противоречий должна дать фармакология и называет это средство «духовным стабилизатором», или «пилюлями интеграции». Ведь хлорируют же питьевую воду, так почему бы туда не подмешать и пилюли «духовного стабилизатора»? Кестлер разработал даже план распространения этих своих единоспасающих пилюль по всему свету. Сначала правительства стран «свободного мира» договариваются между собой, так сказать, заключают «пилюльный» пакт против коммунизма. Потом на законном основании, но в принудительном порядке пичкают «пилюлями интеграции» своих подданных, а затем обрушиваются всеми своими пилюлями на страны коммунистического мира. У этого гуманного людоедства есть своя логика: социальные явления – классовая борьба, восстания, революции, войны – истолковывают как результат того или иного духовного настроя. Сознание, в свою очередь, выводят из биофизиологических структур мозга. Чтобы изменить социальную ситуацию требуют насильственного вмешательства в «природу человека», произвести изменения в структуре мозга. И надеются, что воцарятся после этого мир и благолепие в человеках: наемные рабы будут безропотно трудиться, либеральные снобы безмятежно наслаждаться свободой и демократией, а опусы Кестлера станут священными книгами. Нет бога превыше пилюли. Артур Кестлер – пророк ее. Можно было бы истолковать фармакологические упражнения фашиствующего «культурфюрера» как апологетику химического оружия массового уничтожения, но тогда Кестлер должен помнить о Нюрнбергском процессе и о том, что народы, борющиеся против капиталистического рабства, на каждую пилюлю идеологов «тихой контрреволюции» найдут соответствующую антипилюлю. Пока ученые мешкают с созданием пилюль интеграции, фармацевт от «философии культуры» одну за другой издает толстые наукоподобные книги – истинно антиком- 514 мунистические пилюли, предназначенные для «хлорирования мозгов» внутринаучных и околонаучных обывателей, насмерть перепуганных громовыми раскатами классовых битв и потрясений середины XX века. ЭХО ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ1 Духовная жизнь общества – это тоже безбрежный океан. Как и всякий океан, водный или воздушный, он живет волнениями. Волны бывают разной высоты и силы: от грозных цунами до мелкой ряби. Носителями волнений в природных океанах являются молекулы. Миллиарды живших и ныне здравствующих людей, поскольку они действуют, чувствуют, желают и мыслят, и есть молекулы океана духовной жизни, творцы и носители цунами страстей, бурь желаний, идейных битв, ряби перестроек и мертвой зыби исторического безвременья. Познакомившись с рассуждениями Жиля Делеза и Феликса Гваттари («Академия», № 20) о безумствах французских студентов в 1968 г., о безумии капитализма, да и всей человеческой истории, с их гипотезой вселенского «эдипизма», я спросил себя: что это – новое открытие, предвещающее бурю, или эхо отшумевших идейных битв, резонирование по поводу дел давно ушедших дней? Нова ли обсуждаемая ими идея: «все общества рациональны и иррациональны», так как в основании человеческого рассудка и связанной с ним рациональности залегают слои безумия, на которых они дрейфуют? Нет. Эта идея стара, как мир, который ее породил. Путь всегда пролегает в бездорожье; порядок возникает из хаоса; благая земная жизнь подперта муками подземного ада; вечно жив человек, смертию смерть поправ; бытие тождественно небытию; ничто не вечно и не ново под ———— 1 Статья была опубликована в ростовском еженедельнике «Академия», № 22,12.06.99-18.06.99, как отклик на напечатанное здесь ранее (№ 20, 28.05.99-04.06.99) интервью французского философа Жиля Делеза под заголовком «Особенности одного безумия». В нем говорилось о формирование новой имманентной формации репрессивного аппарата, «гнездящегося уже в изломах и трещинах предшествующих режимов». Истоком и сутью «репрессивно-производственной системы», по Делезу, было и остается первоначальное накопление. Только ныне, считает Делез, накапливается иной человеческий материал, homo dresser – человек дрессированный. Создаются также социальные машины, работающие в режиме расширенного воспроизводства этих дрессированных гоминид. 515 луной – разве не звучит все это в народной мудрости, мифах, религиях и философиях? Противоречивая суть человека выражена поэтом: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой». Проблема соотношения разума и безумия в деяниях и помыслах человека всегда была центральной в европейской культуре: «верую, ибо абсурдно», «быть или не быть», «достаточно ли сумасшедшая идея, чтобы быть истинной», – вот в чем вопрос. В европейской философии, особенно в эстетике, давно уже стала общим местом мысль о том, что разумный человек в сущности своей безумен. Об этом твердят нам Сервантес, Эразм, Буало, Лихтенберг, Бейль, Шекспир, Дидро, Крылов, Пушкин, Достоевский. Еще И.А. Крылов полагал, что вышколенный рассудок лишь слуга сумасбродства. Для него самый просвещенный и рассудительный человек античности – философ Аристотель – есть персонификация безрассудства. По поводу образа жизни, поведения и сочинений Аристотеля он говорил: «Можно ли далее сего простереть безумие?». Он полагал, что и в его «просвещенный» век люди так же безумны, как и в древности. Воззрения Делеза и Гваттари складывались под влиянием неофрейдизма, трудов этнолога Лоренца и эссеиста Кестлера. При всей справедливости суждений Делеза о безумии капитализма, совершенно неосновательными выглядят его упреки в адрес Маркса. Странно, но факт. Делез утверждает, что Маркс не вынес всестороннего «адекватного» суждения об иррациональности и безумии капитализма, так как был зачарован законами капиталистической системы производства. Такое может говорить только тот, кто не держал в руках Марксов «Капитал». Любая страница трех томов «Капитала» содержит именно «адекватное» осуждение безумства капиталистического порабощения человека, высмеивание его апологетов и сикофантов из числа вульгарных экономистов и лакействующих профессоров. Делез почему-то скрывает, что его гневные слова в адрес первых капиталистов есть воспроизведение в модернистской манере того, что писал Маркс. У Делеза: «Первые капиталисты похожи на хищных птиц. В засаде они поджидали рабочих, продавливая их через изломы готовой репрессивно-производственной системы, как через мясорубку». В устах Делеза это не более, чем левая фраза. Размышления Маркса о так называемом «первоначальном накоплении» неизмеримо богаче и глубже. Он подвергает разоблачительной критике само это выражение. «Первоначальное накопление» – это ложная басня о том, что капитал 516 возник как достаточно большая куча денег. При этом считалось неважным, как эта куча сооружалась: воровством, разбоем или вытряхиванием денег из чулка бережливой Агнессы. Особенно полюбилась вульгарным экономистам сказка о бережливой кухарке. Выражение «первоначальное накопление» маскирует и мистифицирует процесс возникновения действительных предпосылок капитала: «освобождения» достаточно большой массы людей от частной собственности, денег и гарантий на жизнь, т.е. превращения их в голодранцев, согласных продать свой труд за простой кусок хлеба и проживание в собачьей конуре. Капиталисты не использовали «готовую репрессивно-производственную систему», а сами были той мясорубкой, которая выжимала из бедняков и их детей пот и кровь для изготовления конечного продукта с этикетками «прибыль», «процент», «рента». Маркс рассмотрел разные стороны этого процесса сумасшедшей гонки: экономическую, политическую, правовую, нравственную, психологическую. Он описал тот «кровавый режим», который превратил крестьян и ремесленников в наемных рабочих; рассмотрел те формы насилия, при помощи которых люди превращались в поставленных вне закона пролетариев; указал на те высокогосударственные меры и правовые акты, которые были чисто полицейским способом усиления эксплуатации и накопления капитала. Подводя итог именно разностороннего изучения этого процесса, Маркс писал: «Эта экспроприация вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня». В западной Европе этот период вместе с переходом в мануфактуру и машинное производство длился 400 лет. Он сопровождался гражданскими войнами, революциями, контрреволюциями, демографическими катастрофами, во время которых население Европы уменьшалось иногда на одну треть. Например, в Ирландии при неурожае картофеля, пищи бедняков (вспомните «Едоков картофеля» Ван-Гога), умерло два миллиона человек. Как свидетельствует лорд-канцлер Томас Мор, он же один из первых европейских утопистов-коммунистов, при Генрихе VIII в первой половине XVI века в Англии было казнено 72 тысячи обезземеленных крестьян, вынужденных добывать средства для пропитания воровством и разбоем. Томас Мор обозначил это формулой: «Овцы съели людей». Даже в 1825 г. в Шотландии на землях, принадлежавших 15 тысячам изгнанных с них крестьян, поселилась 131 тысяча овец. Лишенные всяких средств существования, люди дичают и становятся безнравственными, ненормальными существами. Так называемая рациональность и экономичность 517 капиталистов – это «беспощаднейшее расточение рабочей силы, хищничество и человекоубийство». Лондонские типографии, где трудились женщины и дети, даже в XIX веке сами англичане называли «бойнями». «Состояние рабочих помещений превосходит все самое отвратительное, что могла породить фантазия наших романистов. Это – настоящий рабский труд, сопровождающийся ужасающим ростом случаев голодной смерти». Только в XIX веке европейскому рабочему движению удалось добиться отмены законов, карающих тюремным заключением за создание на предприятиях пролетарских организаций для борьбы с предпринимателями. Весь смысл многотомного «Капитала» состоит в критике зачарованной прелестями капитализма политической экономии, во всестороннем обосновании вывода: капитализм есть иррациональная фетишизированная форма общественного производства, основанная на лицемерно прикрываемом порабощении человека. Капитализм имеет и психологическую подоплеку: ведь капитал растет и жиреет, паразитируя на желании каждого из участников этой безумной игры выйти в Рокфеллеры. Маркс также установил, что коммунизм в его реальных начальных формах есть лишь доведение до абсолюта принципа частной собственности, когда единственным собственником всего богатства общественных производительных сил и представителем интересов всех участников общественного производства оказывается государство. В этом историческом и преходящем моменте совпадения общества с государством как организацией силы есть и свое сумасшествие, и свой трагикомизм, особенно в тех случаях, когда во главе государства оказываются деятели, действующие по принципу: «хотели как лучше, а получилось как всегда». «Как всегда» было в истории общества тем, что желания одних приходили в столкновение с желаниями других, а в результате страдали и гибли люди, лилась кровь. Предлагают ли Делез и Гваттари какой-либо путь в обход этого сумасшествия? Нет. Они увлеченно обсуждают давно поседевшую идею, согласно которой, противоречие «разум – безумие» коренится в «феномене желания». Снова конструируется всеобъемлющая, но бесплодная философская система на основе принципа «все есть желание». Капитализм, коммунизм, фашизм, анархизм, троцкизм, сталинизм, производство, экономика, деньги, рабочая сила, новые рынки и т.д. – все есть пересечение потоков желаний. Все персонажи этого постмодернистского трепа – старушки из XVIII в., переодетые в модные платья от Делеза. 518 Руссоист и якобинец Наполеон в свое время реальными репрессивными действиями разрушил воздушный замок Разума, возведенный просветителями. На его развалинах выросло не только дерево гегелевской диалектики, но и вьющиеся лозы скептицизма и иррационализма. То, что предлагают вниманию читателей обсуждаемые авторы, есть, говоря их же словами, плод «импотентной спонтанности». Это, конечно же, не цунами, а лишь эхо минувшей холодной войны. |